Глава четвертая

   Наступила тишина -- гости в ужасе застыли на  своих  местах.
Молчание нарушил тонкий въедливый голосок судьи.
   --  А  теперь приступим к следующей стадии расследования. Но
прежде всего я хочу приобщить к делу и свои  показания.  --  Он
вынул из кармана письмо, бросил его на стол. -- Письмо написано
якобы  от  имени моей старинной приятельницы -- леди Констанции
Калмингтон. Я давно не видел ее. Несколько лет тому  назад  она
уехала  на  Восток.  Письмо выдержано в ее духе -- именно такое
несуразное, сумасбродное письмо сочинила  бы  она.  В  нем  она
приглашала  меня  приехать,  о своих хозяевах упоминала в самых
туманных выражениях. Как видите, прием тот же самый, а это само
собой подводит нас к одному немаловажному выводу. Кто бы ни был
человек, который заманил нас сюда, -- мужчина или  женщина,  --
он нас знает или, во всяком случае, позаботился навести справки
о  каждом  из  нас. Он знает о моих дружеских отношениях с леди
Констанцией и знаком с  ее  эпистолярным  стилем.  Знает  он  и
коллег  доктора  Армстронга и то, где они сейчас находятся. Ему
известно прозвище друга мистера Марстона. Он в курсе того,  где
отдыхала  два  года  назад мисс Брент и с какими людьми она там
встречалась.  Знает  он  и  об   армейских   друзьях   генерала
Макартура,  --  и, помолчав, добавил: -- Как видите, наш хозяин
знает о нас не так уж мало. И на  основании  этих  сведений  он
предъявил нам определенные обвинения.
   Его слова вызвали бурю негодования.
   -- Ложь!.. -- вопил генерал Макартур. -- Наглая клевета!
   -- Это противозаконно! -- вторила Вера. Голос ее пресекался.
-- Какая низость!
   --  Понятия  не имею, что имел в виду этот идиот! -- буркнул
Антони Марстон.
   Судья Уоргрейв поднял руку, призывая к молчанию.
   -- Вот что я хочу заявить.  Наш  неизвестный  друг  обвиняет
меня в убийстве некоего Эдуарда Ситона. Я отлично помню Ситона.
Суд  над  ним  состоялся в июне 1930 года. Ему было предъявлено
обвинение в убийстве престарелой женщины.  У  него  был  ловкий
защитник,   и   он  сумел  произвести  хорошее  впечатление  на
присяжных.  Тем  не  менее  свидетельские  показания  полностью
подтвердили его виновность. Я построил обвинительное заключение
на  этом,  и  присяжные пришли к выводу, что он виновен. Вынося
ему  смертный  приговор,  я  действовал  в  соответствии  с  их
решением.   Защита   подала  на  апелляцию,  указывая,  что  на
присяжных  было  оказано  давление.  Апелляцию   отклонили,   и
приговор  привели  в  исполнение.  Я заявляю, что совесть моя в
данном случае чиста. Приговорив к  смерти  убийцу,  я  выполнил
свой долг, и только.
   --  ...Ну  как  же,  дело Ситона! -- вспоминал Армстронг. --
Приговор тогда удивил всех. Накануне он  встретил  в  ресторане
адвоката  Маттьюза. "Оправдательный приговор у нас в кармане --
никаких сомнений тут быть не может", -- уверил  он  Армстронга.
Потом  до  Армстронга  стали  доходить  слухи,  будто судья был
настроен против Ситона, сумел обвести присяжных, и они признали
Ситона виновным.  Сделано  все  было  по  закону:  ведь  старый
Уоргрейв  знает закон как свои пять пальцев. Похоже, что у него
были личные  счеты  с  этим  парнем.  Воспоминания  молниеносно
пронеслись в мозгу доктора.
   -- А вы встречались с Ситоном? Я имею в виду-до процесса, --
вырвался  у  него  вопрос; если б он дал себе труд подумать, он
никогда бы его не задал.
   Прикрытые  складчатыми,   как   у   ящера,   веками,   глаза
остановились на его лице.
   --  Я никогда не встречал Ситона до процесса, -- невозмутимо
сказал судья.
   "Как пить дать врет", -- подумал Армстронг.
   -- Я хочу  вам  рассказать  про  этого  мальчика  --  Сирила
Хамилтона,  --  сказала Вера. Голос у нее дрожал. -- Я была его
гувернанткой.  Ему  запрещали  заплывать  далеко.   Однажды   я
отвлеклась, и он уплыл. Я кинулась за ним... Но опоздала... Это
был  такой  ужас...  Но  моей  вины  в  этом  нет.  Следователь
полностью оправдал меня. И мать Сирила была ко мне очень добра.
Если даже она ни в чем меня не  упрекала,  кому...  кому  могло
понадобиться  предъявить  мне  такое  обвинение? Это чудовищная
несправедливость... -- она зарыдала.
   Генерал Макартур потрепал ее по плечу.
   -- Успокойтесь, милочка, успокойтесь, -- сказал  он.  --  Мы
вам  верим.  Да  он  просто ненормальный, этот тип. Ему место в
сумасшедшем  доме.  Мало  ли  что   может   прийти   в   голову
сумасшедшему.  --  Генерал  приосанился, расправил плечи. -- На
подобные обвинения лучше всего просто не обращать  внимания.  И
все  же  я  считаю своим долгом сказать, что в этой истории про
молодого Ричмонда нет ни слова правды. Ричмонд был  офицером  в
моем  полку. Я послал его в разведку. Он был убит. На войне это
случается сплошь и рядом. Больше всего  меня  огорчает  попытка
бросить  тень  на  мою  жену.  Во  всех  отношениях безупречная
женщина. Словом, жена Цезаря...
   Генерал сел. Трясущейся рукой пощипывал  усики.  Видно,  эта
речь стоила ему немалых усилий.
   Следующим взял слово Ломбард. В глазах его прыгали чертики.
   -- Так вот, насчет этих туземцев... -- начал он.
   -- Да, так как же с туземцами? -- сказал Марстон.
   Ломбард ухмыльнулся.
   --  Все  --  чистая  правда! Я их бросил на произвол судьбы.
Вопрос самосохранения. Мы заблудились  в  буше.  И  тогда  я  с
товарищами смылся, а оставшийся провиант прихватил с собой.
   --  Вы покинули ваших людей? -- возмутился генерал Макартур.
-- Обрекли их на голодную смерть?
   -- Конечно, поступок не вполне достойный представителя белой
расы, но самосохранение -- наш первый долг. И потом, туземцы не
боятся умереть -- не то что мы, европейцы.
   Вера подняла глаза на Ломбарда.
   -- И вы оставили их умирать с голоду?
   -- Вот именно, -- ответил Ломбард,  и  его  смеющиеся  глаза
прямо посмотрели в испуганные глаза девушки.
   -- Я все пытаюсь вспомнить -- Джон и Люси Комбс, -- протянул
Антони  Марстон.  --  Это,  наверное,  те  ребятишки, которых я
задавил неподалеку от Кембриджа. Жутко не повезло.
   -- Кому не повезло -- им или вам? --  ехидно  спросил  судья
Уоргрейв.
   --  По  правде  говоря, я думал, что мне, но вы, разумеется,
правы, не повезло им. Хотя это был  просто  несчастный  случай.
Они  выбежали  прямо  на  дорогу. У меня на год отобрали права.
Нешуточная неприятность.
   Доктор Армстронг вспылил:
   -- Недопустимо ездить с такой скоростью --  за  это  следует
наказывать.  Молодые  люди вроде вас представляют опасность для
общества.
   Антони пожал плечами:
   -- Но мы живем в век больших скоростей! И потом  дело  не  в
скорости,  а  в  наших отвратительных дорогах. На них толком не
разгонишься. --  Он  поискал  глазами  свой  бокал,  подошел  к
столику  с  напитками,  налил  себе  еще виски с содовой. -- Во
всяком случае, моей вины тут не  было.  Это  просто  несчастный
случай, -- бросил он через плечо.
   Дворецкий   Роджерс,   ломая   руки,  то  и  дело  облизывал
пересохшие губы.
   -- С  вашего  позволения,  господа,  мне  бы  тоже  хотелось
кое-что добавить, -- сказал он почтительно.
   -- Валяйте, -- сказал Ломбард.
   Роджерс откашлялся, еще раз провел языком по губам:
   --  Тут  упоминалось  обо  мне и миссис Роджерс. Ну и о мисс
Брейди. Во всем этом нет ни слова правды. Мы  с  женой  были  с
мисс  Брейди,  пока  она  не  отдала Богу душу. Она всегда была
хворая, вечно недомогала. В ту ночь, сэр, когда у  нее  начался
приступ,  разыгралась  настоящая буря. Телефон не работал, и мы
не могли позвать доктора.  Я  пошел  за  ним  пешком.  Но  врач
подоспел  слишком поздно. Мы сделали все, чтобы ее спасти, сэр.
Мы ее любили, это все кругом знали. Никто о нас худого слова не
мог сказать. Святой истинный крест.
   Ломбард задумчиво посмотрел  на  дворецкого  --  дергающиеся
пересохшие  губы,  испуганные  глаза.  Вспомнил, как тот уронил
поднос. Подумал: "Верится с трудом",  --  но  вслух  ничего  не
сказал.
   --  А  после  ее  смерти  вы,  конечно,  получили  маленькое
наследство? -- спросил Блор нагло, нахраписто, как  и  подобает
бывшему полицейскому.
   --  Мисс  Брейди оставила нам наследство в награду за верную
службу. А почему бы  и  нет,  хотел  бы  я  знать?  --  вспылил
Роджерс.
   -- А что вы скажете, мистер Блор? -- спросил Ломбард.
   -- Я?
   -- Ваше имя числилось в списке.
   Блор побагровел.
   --  Вы  имеете  в  виду дело Ландора? Это дело об ограблении
Лондонского коммерческого банка.
   -- Ну как же, помню, помню, хоть я и не  участвовал  в  этом
процессе,  --  зашевелился  в кресле судья Уоргрейв. -- Ландора
осудили на основании ваших показаний, Блор.
   Вы тогда служили в полиции и занимались этим делом.
   -- Верно, -- согласился Блор.
   -- Ландора приговорили к пожизненной каторге, и  он  умер  в
Дартмуре через год. Он был слабого здоровья.
   -- Ландор был преступник, -- сказал Блор. -- Ночного сторожа
ухлопал он -- это доказано.
   --  Если  я не ошибаюсь, вы получили благодарность за умелое
ведение дела, -- процедил Уоргрейв.
   --  И  даже  повышение,  --  огрызнулся  Блор.   И   добавил
неожиданно севшим голосом: -- Я только выполнил свой долг.
   --   Однако  какая  подобралась  компания!  --  расхохотался
Ломбард. -- Все, как один, законопослушные, верные своему долгу
граждане. За исключением меня, конечно. Ну, а вы,  доктор,  что
нам  скажете  вы?  Нашалили  по  врачебной  части?  Запрещенная
операция? Не так ли?
   Эмили Брент  метнула  на  Ломбарда  презрительный  взгляд  и
отодвинулась подальше от него.
   Доктор   Армстронг   отлично   владел  собой  --  он  только
добродушно покачал головой.
   -- Признаюсь, я в полном замешательстве, --  сказал  он,  --
имя  моей  жертвы ни о чем мне не говорит. Как там ее называли:
Клис? Клоуз? Не помню пациентки с такой фамилией, да  и  вообще
не помню, чтобы кто-нибудь из моих пациентов умер по моей вине.
Правда,  дело  давнее.  Может  быть,  речь  идет о какой-нибудь
операции в больнице? Многие больные обращаются  к  нам  слишком
поздно. А когда пациент умирает, их родные обвиняют хирурга.
   Он вздохнул и покачал головой.
   "Я  был  пьян,  -- думал он, -- мертвецки пьян... Оперировал
спьяну. Нервы ни к черту, руки трясутся. Конечно,  я  убил  ее.
Бедняге  --  она  была  уже  на  возрасте -- ужасно не повезло:
сделать эту операцию -- пара пустяков. В трезвом виде, конечно.
Хорошо еще, что существует  такая  вещь,  как  профессиональная
тайна.  Сестра  знала,  но  держала  язык за зубами. Меня тогда
сильно тряхануло. И я сразу взял себя в руки. Но  кто  мог  это
раскопать -- после стольких лет?"
   В  комнате  опять  наступило молчание. Все -- кто прямо, кто
исподтишка --  глядели  на  мисс  Брент.  Прошла  одна  минута,
другая,  прежде  чем  она  заметила  нацеленные на нее взгляды.
Брови се взлетели, узкий лобик пошел морщинами.
   -- Вы ждете моих признаний? -- сказала она. -- Но мне нечего
сказать. -- Решительно нечего? --  переспросил  судья.  --  Да,
нечего,  --  поджала  губы  старая  дева. Судья провел рукой по
лицу.
   -- Вы откладываете свою защиту? -- вежливо осведомился он.
   -- Ни о какой защите не может быть и речи, -- отрезала  мисс
Брент.  --  Я  всегда следовала велению своей совести. Мне не в
чем себя упрекнуть.
   Ее слова были встречены неодобрительно. Однако  Эмили  Брент
была  не  из тех, кто боится общественного мнения. Ее убеждений
никто не мог поколебать.
   Судья откашлялся.
   -- Ну что ж, на этом расследование  придется  прекратить.  А
теперь,  Роджерс,  скажите, кто еще находится на острове, кроме
вас и вашей жены?
   -- Здесь никого больше нет, сэр.
   -- Вы в этом уверены?
   -- Абсолютно.
   -- Мне не вполне ясно, -- сказал Уоргрейв, --  зачем  нашему
анонимному  хозяину  понадобилось  собрать нас здесь. По-моему,
этот человек, кто бы он ни был, не может считаться нормальным в
общепринятом смысле этого слова. Более того, он  представляется
мне  опасным.  Помоему, нам лучше всего как можно скорее уехать
отсюда. Я предлагаю уехать сегодня же вечером.
   -- Прошу прощения, сэр, -- прервал его  Роджерс,  --  но  на
острове нет лодки.
   -- Ни одной?
   -- Да, сэр.
   -- А как же вы сообщаетесь с берегом?
   --  Каждое  утро, сэр, приезжает Фред Нарракотт. Он привозит
хлеб, молоко, почту и передает заказы нашим поставщикам.
   -- В таком случае, -- сказал судья, --  нам  следует  уехать
завтра, едва появится Нарракотт со свой лодкой.
   Все согласились, против был один Марстон.
   -- Я не могу удрать, -- сказал он. -- Как-никак я спортсмен.
Я не  могу уехать, не разгадав эту тайну. Захватывающая история
-- не хуже детективного романа.
   -- В мои годы, -- кисло сказал судья, -- такие тайны уже  не
очень захватывают.
   Антони ухмыльнулся.
   --     Вы,    юристы,    смотрите    на    преступления    с
узкопрофессиональной точки зрения. А я люблю преступления и пью
за них! -- Он опрокинул бокал. Очевидно, виски попало ему не  в
то  горло.  Антони  поперхнулся.  Лицо его исказилось, налилось
кровью. Он хватал ртом воздух, потом соскользнул с кресла, рука
его разжалась, бокал покатился по ковру.

      Глава пятая

   Все  обомлели  от  неожиданности.  Стояли   как   вкопанные,
уставившись  на  распростертое  на ковре тело. Первым опомнился
Армстронг. Он кинулся к Марстону. Когда минуту спустя он поднял
глаза, в них читалось удивление.
   -- Боже мой, он мертв! -- пробормотал Армстронг  хриплым  от
ужаса голосом.
   Его  слова  не  сразу дошли до гостей. Умер? Умер вот так, в
мгновение ока? Этот пышущий здоровьем юный Бог, словно вышедший
из северной саги?
   Доктор Армстронг  вглядывался  в  лицо  мертвеца,  обнюхивал
синие,  искривленные в предсмертной гримасе губы. Поднял бокал,
из которого пил Марстон.
   -- Он мертв? --  спросил  генерал  Макартур.  --  Вы  хотите
сказать, что он поперхнулся и от этого помер?
   --  Поперхнулся? -- переспросил врач. -- Что ж, если хотите,
называйте это так. Во всяком случае,  он  умер  от  удушья.  --
Армстронг  снова  понюхал стакан, окунул палец в осадок на дне,
осторожно лизнул его кончиком языка и изменился в лице.
   -- Никогда не думал, -- продолжал генерал Макартур,  --  что
человек может умереть, поперхнувшись виски.
   --  Все  мы  под Богом ходим, -- наставительно сказала Эмили
Брент.
   Доктор Армстронг поднялся с колен.
   -- Нет, человек  не  может  умереть,  поперхнувшись  глотком
виски,  -- сердито сказал он. -- Смерть Марстона нельзя назвать
естественной.
   -- Значит, в виски... что-то было подмешано, --  еле  слышно
прошептала Вера.
   Армстронг кивнул.
   --  Точно  сказать  не  могу,  но похоже, что туда подмешали
какой-то  цианид.  Я  не   почувствовал   характерного   запаха
синильной  кислоты.  Скорее  всего,  это  цианистый  калий.  Он
действует мгновенно.
   -- Яд был в стакане? -- спросил судья.
   -- Да.
   Доктор подошел  к  столику  с  напитками.  Откупорил  виски,
принюхался,  отпил  глоток. Потом попробовал содовую. И покачал
головой. -- Там ничего нет.
   -- Значит, вы считаете, -- спросил Ломбард, --  что  он  сам
подсыпал яду в свой стакан?
   Армстронг  кивнул,  но  лицо  его выражало неуверенность. --
Похоже на то, -- сказал он.
   -- Вы думаете, это самоубийство? -- спросил Блор.  --  Очень
сомнительно.
   Вера задумчиво пробормотала:
   --  Никогда бы не подумала, что он мог покончить с собой. Он
так радовался жизни. Когда он съезжал с холма в автомобиле,  он
был похож на... на... не знаю, как и сказать!
   Но  все  поняли,  что  она  имеет  в  виду.  Антони Марстон,
молодой, красивый, показался  им  чуть  ли  не  небожителем!  А
теперь его скрюченный труп лежал на полу.
   -- У кого есть другая гипотеза? -- спросил доктор Армстронг.
   Все  покачали головами. Нет, другого объяснения они найти не
могли. Никто ничего не сыпал в бутылки. Все видели, что Марстон
сам налил себе виски -- следовательно, если в  его  бокале  был
яд,  никто, кроме Марстона, ничего туда подсыпать не мог. И все
же, зачем было Марстону кончать жизнь самоубийством?
   -- Что-то тут не то, доктор, -- сказал  задумчиво  Блор.  --
Марстон никак не был похож на самоубийцу.
   -- Вполне с вами согласен, -- ответил Армстронг.
   На  этом  обсуждение  прекратилось.  Да  и что тут еще можно
сказать?  Армстронг  и  Ломбард  перенесли   бездыханное   тело
Марстона в спальню, накрыли его простыней.
   Когда  они  вернулись  в  холл,  гости,  сбившись  в  кучку,
испуганно молчали, а кое-кого  била  дрожь,  хотя  вечер  стоял
теплый.
   -- Пора спать. Уже поздно, -- сказала, наконец, Эмили Брент.
   Слова  ее  прозвучали  весьма  уместно:  часы  давно пробили
полночь, и все же гости не спешили расходиться. Было видно, что
они боятся остаться в одиночестве.
   -- Мисс Брент права, -- поддержал  ее  судья,  --  нам  пора
отдохнуть.
   -- Но я еще не убрал в столовой, -- сказал Роджерс.
   -- Уберете завтра утром, -- распорядился Ломбард.
   --  Ваша  жена  чувствует  себя лучше? -- спросил дворецкого
Армстронг.
   -- Поднимусь, посмотрю. -- Чуть погодя Роджерс вернулся.  --
Она спит как убитая.
   -- Вот и хорошо, -- сказал врач. -- Не беспокойте ее.
   --  Разумеется, сэр. Я приберусь в столовой, закрою двери на
ключ и пойду спать, -- Роджерс вышел в столовую.
   Гости медленно, неохотно потянулись к лестнице.
   Будь они в старом доме со скрипящими  половицами  и  темными
закоулками,  доме, где обшитые панелями стены скрывали потайные
ходы, их страх был бы вполне  объясним.  Но  здесь  --  в  этом
ультрасовременном  особняке?  Здесь нет ни темных закоулков, ни
потайных дверей, а комнаты заливают потоки электрического света
и все  сверкает  новизной!  Нет,  здесь  не  скроешься!  Ничего
таинственного  тут  нет! И быть не может! Но это-то и вселяло в
них ужас...
   На  площадке  второго  этажа  гости  пожелали   друг   Другу
спокойной  ночи  и  разошлись по комнатам. Войдя к себе, каждый
машинально, даже не отдавая себе в этом отчета, запер дверь  на
ключ.
   В веселой светлой спальне раздевался, готовясь ко сну, судья
Уоргрейв. Он думал об Эдуарде Ситоне. Ситон стоял перед ним как
живой.   Блондин  с  голубыми  глазами,  чей  искренний  взгляд
производил прямо-таки неотразимое впечатление на присяжных.
   Государственный  обвинитель  Ллуэллин  не  обладал  чувством
меры. Он выступал крайне неудачно. Пережимал, доказывал то, что
не  нуждалось  в  доказательствах.  Матгьюз, адвокат, напротив,
оказался на высоте. Он умело подал факты в пользу  обвиняемого.
На перекрестном допросе ловко запугивал и запутывал свидетелей.
Мастерски подготовил выступление своего клиента.
   Да и сам Ситон на перекрестном допросе держался великолепно.
Не волновался,   не  оправдывался,  сумел  расположить  к  себе
присяжных. Маттьюз считал, что оправдательный приговор у него в
кармане.
   Судья Уоргрейв старательно завел часы, положил их на  ночной
столик.  Он  помнил  это  судебное  заседание  так,  будто  оно
происходило вчера, помнил,  как  он  слушал  свидетелей,  делал
заметки,  собирал по крохам улики против обвиняемого. Да, такие
процессы бывают не  часто!  Маттьюз  произнес  блестящую  речь.
Ллуэллину  не  удалось  рассеять  хорошее  впечатление  от речи
адвоката. А перед тем, как присяжным  удалиться  на  совещание,
судья произнес заключительное слово...
   Судья  осторожно вынул вставную челюсть, положил ее в стакан
с водой. Сморщенные губы запали, это придало его лицу жестокое,
хищное выражение. Судья опустил складчатые веки и улыбнулся сам
себе: "Да, он не дал Ситону убежать от расплаты".
   Ревматически хрустя костями, старый судья залез в постель  и
выключил свет.
   Внизу, в столовой, Роджерс глядел на фарфоровых негритят.
   -- Чудеса в решете! -- бормотал он. -- Мог бы поспорить, что
их было десять.
   Генерал  Макартур  ворочался  с  боку  на  бок. Никак не мог
заснуть. Перед ним то и дело возникало  лицо  Артура  Ричмонда.
Ему  нравился  Артур,  он  даже  к  нему  привязался.  Ему было
приятно, что и Лесли этот  молодой  человек  нравится.  На  нее
трудно  было  угодить.  Сколько  прекрасных  молодых  людей  он
приводил в дом, а она не желала их принимать, говорила, что они
"нудные". И тут уж ничего не попишешь! Артур Ричмонд не казался
ей нудным. Он с самого начала пришелся ей по  душе.  Они  могли
без  конца  разговаривать  о  литературе, музыке, живописи. Она
шутила, смеялась с ним, любила поддразнить  Артура.  И  генерал
был   в   восторге   от  того,  что  Лесли  принимает  поистине
материнское участие в юноше.
   Материнское -- это ж надо быть таким идиотом, и  как  он  не
сообразил,  что  Ричмонду  исполнилось двадцать восемь, а Лесли
всего на год его старше. Он обожал Лесли. Она стояла перед  ним
как  живая.  Круглое, с острым подбородочком личико, искрящиеся
темно-серые глаза, густые каштановые кудри.  Он  обожал  Лесли,
беспредельно верил ей.
   И  там во Франции, в передышках между боями, он думал о ней,
вынимал ее фотографию из нагрудного кармана, подолгу смотрел на
нее. Но однажды... он узнал обо всем. Произошло это точь-в-точь
как в пошлых  романах:  Лесли  писала  им  обоим  и  перепутала
конверты.  Она  вложила  письмо  к Ричмонду в конверт с адресом
мужа. Даже теперь, после стольких лет, ему больно вспоминать об
этом... Боже, как он тогда страдал!
   Их  связь  началась  давно.  Письмо  не  оставляло   никаких
сомнений  на  этот счет. Уик-энды! Последний отпуск Ричмонда...
Лесли, Лесли и Артур... Черт бы его  побрал!  С  его  коварными
улыбками, его почтительными: "Да, сэр. Слушаюсь, сэр!" Обманщик
и лжец! Сказано же: "Не желай жены ближнего твоего!"
   В  нем  исподволь  жила мечта о мести, страшной мести. Но он
ничем себя не выдал, держался  с  Ричмондом,  будто  ничего  не
случилось.  Удалось  ли это ему? Похоже, что удалось. Во всяком
случае, Ричмонд ничего  не  заподозрил.  На  вспышки  гнева  на
фронте  никто не обращал внимания -- у всех нервы были порядком
издерганы. Правда, Армитидж иногда поглядывал  на  него  как-то
странно.  Мальчишка,  сопляк,  но  голова  у него работала. Да,
видно, Армитидж разгадал его замысел.  Он  хладнокровно  послал
Ричмонда  на  смерть.  Тот  лишь  чудом  мог вернуться живым из
разведки. Но чуда не  произошло.  Да,  он  послал  Ричмонда  на
смерть  и  нисколько  об  этом  не жалеет. Тогда это было проще
простого. Ошибки случались сплошь и рядом, офицеров посылали на
смерть без всякой необходимости. Всюду царили суматоха, паника.
Может быть, потом и говорили: "Старик Макартур потерял  голову,
наделал  глупостей,  пожертвовал  лучшими  своими людьми", но и
только.
   А вот этого сопляка Армитиджа провести было не так просто. У
него появилась неприятная манера нагло  поглядывать  на  своего
командира.  Наверное,  знал,  что  я нарочно послал Ричмонда на
смерть. (А потом,  когда  война  кончилась,  интересно,  болтал
Армитидж потом или нет?)
   Лесли  ничего  не знала. Она (как он предполагал) оплакивала
своего любовника, но к приезду  мужа  в  Англию  горечь  утраты
притупилась. Он никогда не позволил себе ни малейшего намека на
ее отношения с Ричмондом.
   Они зажили по-прежнему, но она стала его чуждаться...
   А  через три-четыре года после войны умерла от двустороннего
воспаления легких. Все это было так давно. Сколько лет прошло с
тех пор -- пятнадцать, шестнадцать?
   Он вышел в отставку, поселился  в  Девоне.  Купил  маленький
домик, ему всегда хотелось иметь именно такой.
   Красивая  местность, любезные соседи. Рыбная ловля, охота...
По воскресеньям -- церковь...
   (Но одно воскресенье он пропускал -- то, когда  читали,  как
Давид  велел  поставить  Урию  там,  где  "будет  самое сильное
сражение".  Ничего  не  мог  с  собой  поделать.  Ужасно  гадко
становилось на душе.)
   Соседи относились к нему как нельзя лучше. Поначалу.
   Потом  ему  стало  казаться, что люди шушукаются о нем, и от
этого было не по себе.  На  него  начали  смотреть  косо.  Так,
словно  до  них дошел порочащий его слух... (Армитидж? Что если
Армитидж болтал?)
   Он  стал  сторониться  людей,  жил  отшельником.  Уж   очень
неприятно, когда о тебе сплетничают за твоей спиной.
   Но все это было так давно.
   Лесли  осталась  в далеком прошлом, Артур Ричмонд тоже. Да и
какое значение может иметь  теперь  эта  история?  Хоть  она  и
обрекла  его  на  одиночество.  Он даже старых армейских друзей
теперь  избегал.  (Если  Армитидж  проболтался,  эта   история,
несомненно, дошла и до них.)
   А  сегодня  вечером  этот  голос  обнародовал  давно забытую
историю. Как он себя вел?  Не  изменился  в  лице?  Выразил  ли
подобающие  гнев,  возмущение? Не выдал ли своего смятения? Кто
его знает. Конечно,  никто  из  приглашенных  не  принял  этого
обвинения  всерьез.  Ведь  среди  прочих обвинений были и самые
нелепые, Эту очаровательную девушку, например, обвинили в  том,
что  она  утопила  ребенка.  Вот уж ерунда! Ясно, что они имеют
дело с сумасшедшим, которому доставляет  удовольствие  обвинять
каждого  встречного  и  поперечного!  Эмили  Брент,  к примеру,
племяннице его старого армейского приятеля  Тома  Брента,  тоже
предъявили  обвинение в убийстве. А ведь надо быть слепым, чтоб
не заметить, какая она  набожная:  такие  шагу  не  делают  без
священника.
   "Все  это,  --  думал  генерал,  --  по меньшей мере дико, а
попросту говоря, чистое безумие! Едва они приехали на остров...
стоп, когда же это было? Сегодня днем, черт побери, ну да,  они
приехали   только   сегодня  днем.  Как  долго  тянется  время!
Интересно, когда мы уедем отсюда? -- думал генерал. --  Конечно
же,  завтра,  едва  прибудет  моторка.  Но  странно, сейчас ему
совсем не хотелось покидать остров... Снова жить затворником  в
своем  домишке,  снова  те  же  самые тревоги, те же страхи". В
открытое  окно  доносился  шум  прибоя:  море  грозно   шумело,
поднимался  ветер.  Генерал  думал:  "Убаюкивающий  шум моря...
спокойное местечко... Хорошо жить на острове -- не  надо  ехать
дальше... Ты словно на краю света...
   Внезапно   он  понял,  что  ему  совсем  не  хочется  отсюда
уезжать".
   Вера Клейторн  лежала  с  раскрытыми  глазами  и  глядела  в
потолок. Она боялась темноты и поэтому не погасила свет.
   "Хьюго,  Хьюго, -- думала она. -- Почему мне кажется, что он
сегодня вечером где-то совсем близко. Где он сейчас? Не знаю. И
никогда не узнаю. Он исчез из моей жизни, исчез навсегда...
   Зачем гнать от себя мысли о Хьюго? Она будет думать  о  нем,
вспоминать...
   Корнуолл... Черные скалы, мелкий желтый песок... Добродушная
толстуха  миссис Хамилтон... Маленький Сирил все время тянет ее
за руку, канючит: "Я хочу поплыть к  скале.  Мисс  Клейторн,  я
хочу  к  скале.  Ну  можно  мне поплыть к скале?" И каждый раз,
поднимая глаза, она видит устремленный на нее  взгляд  Хьюго...
Вечером, когда Сирил спал...
   -- Вы не выйдете погулять, мисс Клейторн?
   -- Что ж, пожалуй, выйду...
   В  тот  день  они,  как обычно, гуляли по пляжу. Был теплый,
лунный вечер, Хьюго обнял ее за талию.
   -- Я люблю вас, Вера. Я люблю вас.  Вы  знаете,  что  я  вас
люблю?
   Да, она знала. (По крайней мере, так ей казалось.)
   --  Я  не решаюсь просить вашей руки... У меня нет ни гроша.
Мне хватает на жизнь, и только. А ведь как-то у меня целых  три
месяца  был  шанс разбогатеть. Сирил появился на свет через три
месяца после смерти Мориса...
   Если бы родилась девочка, состояние унаследовал бы Хьюго. Он
признался, что был тогда очень огорчен:
   -- Я, разумеется, не строил никаких расчетов.  И  все  же  я
тяжело  перенес  этот  удар. Видно, не под счастливой звездой я
родился. Но Сирил милый мальчик, и я к нему очень привязался!
   И это была чистая правда. Хьюго и впрямь любил Сирила, готов
был целыми днями играть  с  ним,  выполнять  все  его  капризы.
Злопамятства в нем не было.
   Сирил рос хилым ребенком. Тщедушным, болезненным. Он вряд ли
прожил бы долго...
   А дальше что?
   --  Мисс  Клейторн,  можно  мне  поплыть к скале? Почему мне
нельзя к скале? -- без конца канючил Сирил.
   -- Это слишком далеко, Сирил.
   -- Ну, мисс Клейторн, позвольте, ну, пожалуйста..."
   Вера вскочила с постели, вынула из  туалетного  столика  три
таблетки аспирина и разом проглотила.
   "Если  бы  мне  понадобилось  покончить с собой, -- подумала
она, -- я приняла бы сильную  дозу  веронала  или  какое-нибудь
другое снотворное, но уж никак не цианистый калий".
   Она  передернулась,  вспомнив  искаженное, налившееся кровью
лицо Антони Марстона.
   Когда она проходила мимо камина, ее взгляд невольно упал  на
считалку.
   Десять негритят отправились обедать,
   Один поперхнулся, их осталось девять
   "Какой ужас, -- подумала она. -- Ведь сегодня все именно так
и было!
   Почему  Антони  Марстон  хотел  умереть? Нет, она умереть не
хочет. Сама мысль о смерти ей противна... Смерть -- это не  для
нее..."

      Глава шестая

   Доктор  Армстронг  видел сон... В операционной дикая жара...
Зачем здесь  так  натопили?  С  него  ручьями  льет  пот.  Руки
взмокли,   трудно   держать   скальпель...  Как  остро  наточен
скальпель... Таким легко убить. Он только что кого-то убил.
   Тело  жертвы  кажется  ему  незнакомым.  Та  была   толстая,
нескладная  женщина,  а  эта  чахлая,  изможденная.  Лица ее не
видно. Кого же он должен убить? Он не помнит. А ведь он  должен
знать!  Что  если спросить у сестры? Сестра следит за ним. Нет,
нельзя ее спрашивать. Она и так его подозревает.
   Да что же это за женщина лежит  перед  ним  на  операционном
столе?  Почему  у  нее  закрыто  лицо?  Если  б  только  он мог
взглянуть на нее!.. Наконец-то молодой практикант поднял платок
и открыл ее лицо.
   Ну, конечно, это Эмили Брент. Он должен убить  Эмили  Брент.
Глаза  ее  сверкают  злорадством.  Она  шевелит губами. Что она
говорит? "Все мы под Богом ходим".
   А теперь она смеется.
   -- Нет, нет, мисс... -- говорит он сестре, --  не  опускайте
платок.  Я  должен видеть ее лицо, когда буду давать ей наркоз.
Где эфир? Я должен был принести его с собой.
   Куда вы его  дели,  мисс?  Шато  Неф-тю-Пап?  Тоже  годится.
Уберите платок, сестра!
   Ой,  так  я  и  знал! Это Антони Марстон! Его налитое кровью
лицо искажено. Но он не умер, он скалит зубы.
   Ей-Богу, он хохочет, да так, что трясется операционный стол.
Осторожно, приятель, осторожно. Держите, держите стол, сестра!
   Тут доктор Армстронг проснулся. Было уже утро  --  солнечный
свет  заливал комнату. Кто-то, склонившись над ним, тряс его за
плечо. Роджерс. Роджерс с посеревшим от испуга лицом повторял:
   -- Доктор, доктор!
   Армстронг окончательно проснулся, сел.
   -- В чем дело? -- сердито спросил он.
   -- Беда с моей женой,  доктор.  Бужу  ее,  бужу  и  не  могу
добудиться. Да и вид у нее нехороший.
   Армстронг  действовал  быстро:  вскочил  с  постели, накинул
халат и пошел за Роджерсом.
   Женщина лежала на  боку,  мирно  положив  руку  под  голову.
Наклонившись над ней, он взял ее холодную руку, поднял веко.
   --  Неужто,  неужто  она...  -- пробормотал Роджерс и провел
языком по пересохшим губам.
   Армстронг кивнул головой:
   -- Увы, все кончено...
   Врач в раздумье окинул взглядом дворецкого,  перевел  взгляд
на  столик  у изголовья постели, на умывальник, снова посмотрел
на неподвижную женщину.
   -- Сердце отказало, доктор? -- заикаясь спросил Роджерс.
   Доктор Армстронг минуту помолчал, потом спросил:
   -- Роджерс, ваша жена ничем не болела?
   -- Ревматизм ее донимал, доктор.
   -- У кого она в последнее время лечилась?
   -- Лечилась? -- вытаращил  глаза  Роджерс.  --  Да  я  и  не
упомню, когда мы были у доктора.
   -- Вы не знаете, у вашей жены болело сердце?
   -- Не знаю, доктор. Она на сердце не жаловалась.
   -- Она обычно хорошо спала? -- спросил Армстронг.
   Дворецкий отвел глаза, крутил, ломал, выворачивал пальцы.
   --  Да  нет,  спала она не так уж хорошо, -- пробормотал он.
Сухое красное вино.
   -- Она принимала что-нибудь от бессонницы?
   -- От бессонницы? -- спросил удивленно Роджерс. -- Не  знаю.
Нет, наверняка не принимала -- иначе я знал бы.
   Армстронг  подошел  к  туалетному  столику.  На  нем  стояло
несколько  бутылочек:  лосьон  для  волос,   лавандовая   вода,
слабительное, глицерин, зубная паста, эликсир...
   Роджерс усердно ему помогал -- выдвигал ящики стола, отпирал
шкафы. Но им не удалось обнаружить никаких следов наркотиков --
ни жидких, ни в порошках.
   --  Вчера  вечером  она принимала только то, что вы ей дали,
доктор, -- сказал Роджерс.
   К девяти часам, когда удар гонга оповестил о завтраке, гости
уже давно поднялись и  ждали,  что  же  будет  дальше.  Генерал
Макартур  и  судья  прохаживались  по  площадке, перекидывались
соображениями  о  мировой  политике.  Вера  Клейторн  и  Филипп
Ломбард  взобрались  на вершину скалы за домом. Там они застали
Уильяма Генри Блора -- он тоскливо глядел на берег.
   -- Я уже давно здесь, -- сказал он, -- но  моторки  пока  не
видно.
   --  Девон  -- край лежебок. Здесь не любят рано вставать, --
сказала Вера с усмешкой.
   Филипп Ломбард, отвернувшись  от  них,  смотрел  в  открытое
море.
   -- Как вам погодка? -- спросил он.
   Блор поглядел на небо.
   -- Да вроде ничего.
   Ломбард присвистнул.
   -- К вашему сведению, к вечеру поднимется ветер.
   -- Неужто шторм? -- спросил Блор.
   Снизу донесся гулкий удар гонга.
   --  Зовут завтракать, -- сказал Ломбард. -- Весьма кстати, я
уже проголодался.
   Спускаясь по крутому склону, Блор делился с Ломбардом:
   -- Знаете, Ломбард, никак не могу  взять  в  толк,  с  какой
стати Марстону вздумалось покончить с собой. Всю ночь ломал над
этим голову.
   Вера шла впереди.
   Ломбард замыкал шествие.
   -- А у вас есть другая гипотеза? -- ответил Ломбард вопросом
на вопрос.
   --  Мне хотелось бы получить доказательства. Для начала хотя
бы узнать, что его подвигло на самоубийство. Судя  по  всему  в
деньгах этот парень не нуждался.
   Из гостиной навстречу им кинулась Эмили Брент.
   -- Лодка уже вышла? -- спросила она.
   -- Еще нет, -- ответила Вера.
   Они  вошли в столовую. На буфете аппетитно дымилось огромное
блюдо яичницы с беконом,  стояли  чайник  и  кофейник.  Роджерс
придержал перед ними дверь, пропустил их и закрыл ее за собой.
   --  У  него сегодня совершенно больной вид, -- сказала Эмили
Брент.
   Доктор Армстронг -- он стоял спиной к окну -- откашлялся.
   --  Сегодня  нам  надо  относиться  снисходительно  ко  всем
недочетам,  -- сказал он. -- Роджерсу пришлось готовить завтрак
одному. Миссис  Роджерс...  э-э...  была  не  в  состоянии  ему
помочь.
   -- Что с ней? -- недовольно спросила Эмили Брент.
   --  Приступим  к  завтраку, -- пропустил мимо ушей ее вопрос
Армстронг. -- Яичница остынет. А  после  завтрака  я  хотел  бы
кое-что с вами обсудить.
   Все  последовали  его совету. Наполнили тарелки, налили себе
кто чай, кто кофе и приступили к завтраку. По  общему  согласию
никто  не  касался  дел  на  острове. Беседовали о том о сем: о
новостях, международных событиях, спорте,  обсуждали  последнее
появление Лохнесского чудовища.
   Когда тарелки опустели, доктор Армстронг откинулся в кресле,
многозначительно откашлялся и сказал:
   --  Я  решил, что лучше сообщить вам печальные новости после
завтрака: миссис Роджерс умерла во сне.
   Раздались крики удивления, ужаса.
   -- Боже мой! -- сказала Вера. -- Вторая смерть на острове!
   -- Гм-гм, весьма знаменательно, -- сказал судья, как  всегда
чеканя слова. -- А от чего последовала смерть?
   Армстронг пожал плечами.
   -- Трудно сказать.
   -- Для этого нужно вскрытие?
   --  Конечно, выдать свидетельство о ее смерти без вскрытия я
бы не мог. Я не лечил эту женщину и ничего не знаю о  состоянии
ее здоровья.
   --  Вид  у нее был очень перепуганный, -- сказала Вера. -- И
потом, прошлым вечером она пережила потрясение. Наверное, у нее
отказало сердце?
   -- Отказать-то оно отказало, -- отрезал Армстронг, -- но нам
важно узнать, что было тому причиной.
   -- Совесть, -- сказала  Эмили  Брент,  и  все  оцепенели  от
ужаса.
   --  Что  вы  хотите  сказать, мисс Брент? -- обратился к ней
Армстронг.
   Старая дева поджала губы.
   -- Вы все слышали, -- сказала старая дева, -- ее обвинили  в
том,  что  она  вместе  с  мужем  убила свою хозяйку -- пожилую
женщину.
   -- И вы считаете...
   -- Я считаю, что это правда, -- сказала Эмили Брент.  --  Вы
видели,  как  она  вела  себя  вчера  вечером.  Она  до  смерти
перепугалась, потеряла сознание. Ее злодеяние раскрылось, и она
этого не перенесла. Она буквально умерла со страху.
   Армстронг недоверчиво покачал головой.
   -- Вполне правдоподобная теория, -- сказал он, -- но принять
ее на веру, не зная ничего о состоянии здоровья умершей,  я  не
могу. Если у нее было слабое сердце...
   --  Скорее  это  была кара Господня, -- невозмутимо прервала
его Эмили Брент.
   Ее слова произвели тяжелое впечатление.
   -- Это уж слишком, мисс Брент, -- укорил ее Блор.
   Старая дева вскинула голову, глаза у нее горели.
   -- Вы не верите, что Господь может покарать  грешника,  а  я
верю.
   Судья погладил подбородок.
   --  Моя  дорогая  мисс  Брент,  -- сказал он, и в голосе его
сквозила насмешка, -- исходя из своего опыта, могу сказать, что
Провидение предоставляет карать злодеев нам, смертным, и работу
эту часто осложняют тысячи препятствий. Но другого пути нет.
   Эмили Брент пожала плечами.
   -- А что она ела и пила вчера вечером, когда  ее  уложили  в
постель? -- спросил Блор.
   -- Ничего, -- ответил Армстронг.
   --  Так-таки  ничего?  Ни  чашки  чаю? Ни стакана воды? Пари
держу, что она все же выпила чашку чая. Люди ее круга не  могут
обойтись без чая.
   -- Роджерс уверяет, что она ничего не ела и не пила.
   --  Он  может говорить, что угодно, -- сказал Блор, и сказал
это так многозначительно, что доктор покосился на него.
   -- Значит, вы его подозреваете? -- спросил Ломбард.
   -- И не без оснований, -- огрызнулся Блор.  --  Все  слышали
этот  обвинительный акт вчера вечером. Может оказаться, что это
бред сивой кобылы -- выдумки какого-нибудь психа!  А  с  другой
стороны,  что  если  это правда? Предположим, что Роджерс и его
хозяйка  укокошили  старушку.  Что  же  тогда  получается?  Они
чувствовали  себя в полной безопасности, радовались, что удачно
обтяпали дельце -- и тут на тебе...
   Вера прервала его.
   -- Мне кажется, миссис Роджерс никогда не чувствовала себя в
безопасности, -- тихо сказала она.
   Блор с укором посмотрел на Веру:  "Вы,  женщины,  никому  не
даете слова сказать", -- говорил его взгляд.
   --  Пусть  так,  --  продолжал он. -- Но Роджерсы, во всяком
случае, знали, что им ничего не угрожает. А тут  вчера  вечером
этот  анонимный  псих выдает их тайну. Что происходит? У миссис
Роджерс сдают нервы. Помните, как муж хлопотал вокруг нее, пока
она приходила в себя. И вовсе не потому, что его  так  заботило
здоровье  жены.  Вот  уж  нет! Просто он чувствовал, что у него
земля горит под ногами. До смерти боялся, что она проговорится.
Вот как обстояли дела! Они безнаказанно совершили убийство.  Но
если их прошлое начнут раскапывать, что с ними станется? Десять
против одного, что женщина расколется. У нее не хватит выдержки
все  отрицать  и  врать  до  победного  конца. Она будет вечной
опасностью для мужа, вот в чем штука. С ним-то все  в  порядке.
Он будет врать хоть до Страшного Суда, но в ней он не уверен! А
если  она расколется, значит и ему каюк. И он подсыпает сильную
дозу снотворного ей в чай, чтобы она навсегда замолкла.
   --  На  ночном  столике  не  было  чашки,  --  веско  сказал
Армстронг. -- И вообще там ничего не было -- я проверил.
   -- Еще бы, -- фыркнул Блор. -- Едва она выпила это зелье, он
первым делом унес чашку с блюдцем и вымыл их.
   Воцарилось молчание. Нарушил его генерал Макартур.
   --  Возможно,  так  оно  и  было, но я не представляю, чтобы
человек мог отравить свою жену.
   -- Когда рискуешь  головой,  --  хохотнул  Блор,  --  не  до
чувств.
   И  снова  все  замолчали.  Но  тут  дверь отворилась и вошел
Роджерс.
   -- Чем могу быть  полезен?  --  сказал  он,  обводя  глазами
присутствующих.  --  Не  обессудьте,  что я приготовил так мало
тостов: у нас вышел хлеб. Его должна была привезти лодка, а она
не пришла.
   -- Когда обычно приходит моторка? -- заерзал в кресле  судья
Уоргрейв.
   --  От  семи  до  восьми,  сэр. Иногда чуть позже восьми. Не
понимаю, куда запропастился  Нарракотт.  Если  он  заболел,  он
прислал бы брата.
   -- Который теперь час? -- спросил Филипп Ломбард.
   -- Без десяти десять, сэр.
   Ломбард вскинул брови, покачал головой.
   Роджерс постоял еще минуту-другую.
   --  Выражаю  вам свое соболезнование, Роджерс, -- неожиданно
обратился к дворецкому генерал Макартур. -- Доктор  только  что
сообщил нам эту прискорбную весть.
   Роджерс склонил голову.
   --  Благодарю  вас,  сэр,  -- сказал он, взял пустое блюдо и
вышел из комнаты.
   В гостиной снова  воцарилось  молчание.  На  площадке  перед
домом Филипп Ломбард говорил:
   -- Так вот, что касается моторки...
   Блор поглядел на него и согласно кивнул.
   --  Знаю, о чем вы думаете, мистер Ломбард, -- сказал он, --
я задавал себе тот же вопрос. Моторка должна была прийти добрых
два часа назад. Она не пришла. Почему?
   -- Нашли ответ? -- спросил Ломбард.
   -- Это не простая случайность, вот что я вам скажу. Тут  все
сходится. Одно к одному.
   -- Вы думаете, что моторка не придет? -- спросил Ломбард.
   --  Конечно, не придет, -- раздался за его спиной брюзгливый
раздраженный голос.
   Блор  повернул  могучий   торс,   задумчиво   посмотрел   на
говорившего:
   -- Вы тоже так думаете, генерал?
   -- Ну, конечно, она не придет, -- сердито сказал генерал, --
мы рассчитываем, что моторка увезет нас с острова, Но мы отсюда
никуда  не  уедем  --  так  задумано.  Никто  из  нас отсюда не
уедет... Наступит конец, вы понимаете, конец... --  запнулся  и
добавил  тихим,  изменившимся  голосом: -- Здесь такой покой --
настоящий покой. Вот он конец, конец всему... Покой...
   Он резко  повернулся  и  зашагал  прочь.  Обогнул  площадку,
спустился  по  крутому  склону к морю и прошел в конец острова,
туда, где со скал с грохотом срывались камни и падали  в  воду.
Он шел, слегка покачиваясь, как лунатик.
   --  Еще  один спятил, -- сказал Блор. -- Похоже, мы все рано
или поздно спятим.
   -- Что-то не похоже, -- сказал Ломбард, -- чтобы вы спятили.
   Отставной инспектор засмеялся.
   -- Да, меня свести с ума будет не так легко, -- и не слишком
любезно добавил: -- Но и вам это не угрожает, мистер Ломбард.
   -- Правда ваша,  я  не  замечаю  в  себе  никаких  признаков
сумасшествия, -- ответил Ломбард.
   Доктор Армстронг вышел на площадку и остановился в раздумье.
Слева  были Блор и Ломбард. Справа, низко опустив голову, ходил
Уоргрейв.   После   недолгих    колебаний    Армстронг    решил
присоединиться к судье. Но тут послышались торопливые шаги.
   --  Мне  очень  нужно  поговорить с вами, сэр, -- раздался у
него за спиной голос Роджерса.
   Армстронг  обернулся  и  остолбенел:  глаза   у   дворецкого
выскочили  из  орбит. Лицо позеленело. Руки тряслись. Несколько
минут назад он казался  олицетворением  сдержанности.  Контраст
был настолько велик, что Армстронг оторопел.
   --  Пожалуйста,  сэр,  мне  очень  нужно поговорить с вами с
глазу на глаз. Наедине.
   Доктор прошел в дом, ополоумевший дворецкий следовал за  ним
по пятам.
   --  В  чем  дело, Роджерс? -- спросил Армстронг. -- Возьмите
себя в руки.
   -- Сюда, сэр, пройдите сюда.
   Он открыл дверь столовой, пропустил  доктора  вперед,  вошел
сам и притворил за собой дверь.
   -- Ну, -- сказал Армстронг, -- в чем дело?
   Кадык  у Роджерса ходил ходуном. Казалось, он что-то глотает
и никак не может проглотить.
   -- Здесь творится что-то непонятное, сэр, -- наконец решился
он.
   -- Что вы имеете в виду? -- спросил Армстронг.
   -- Может, вы подумаете, сэр, что я сошел с ума. Скажете, что
все это чепуха. Только это никак не объяснишь. Никак. И что это
значит?
   -- Да скажите же, наконец, в чем дело. Перестаньте  говорить
загадками.
   Роджерс снова проглотил слюну.
   -- Это все фигурки, сэр. Те самые, посреди стола. Фарфоровые
негритята.  Их  было  десять.  Готов  побожиться,  что  их было
десять.
   -- Ну, да, десять, -- сказал Армстронг, -- мы пересчитали их
вчера за обедом.
   Роджерс подошел поближе.
   -- В этом вся загвоздка, сэр. Прошлой ночью, когда я  убирал
со  стола,  их  было  уже  девять, сэр. Я удивился. Но только и
всего. Сегодня утром, сэр, когда я накрыл на стол, я на  них  и
не посмотрел -- мне было не до них... А тут пришел я убирать со
стола  и...  Поглядите  сами,  если не верите. Их стало восемь,
сэр! Всего восемь. Что это значит?

      Глава седьмая

   После завтрака Эмили  Брент  предложила  Вере  подняться  на
вершину скалы, поглядеть, не идет ли лодка.
   Ветер  свежел.  На  море  появились маленькие белые барашки.
Рыбачьи лодки не вышли в море -- не вышла и моторка. Виден  был
только  высокий  холм, нависший над деревушкой Стиклхевн. Самой
деревушки видно не  было  --  выдающаяся  в  море  рыжая  скала
закрывала бухточку.
   --  Моряк,  который  вез  нас  вчера, произвел на меня самое
положительное впечатление. Странно, что он так  опаздывает,  --
сказала мисс Брент.
   Вера  не  ответила.  Она  боролась с охватившей ее тревогой.
"Сохраняй хладнокровие, -- повторяла она про  себя.  --  Возьми
себя  в  руки.  Это  так  не похоже на тебя: у тебя всегда были
крепкие нервы".
   -- Хорошо бы лодка поскорее  пришла,  --  сказала  она  чуть
погодя. -- Мне ужасно хочется уехать отсюда.
   -- Не вам одной, -- отрезала Эмили Брент.
   --  Все  это  так  невероятно,  --  сказала  Вера.  -- И так
бессмысленно.
   -- Я очень недовольна собой, -- с жаром сказала мисс  Брент.
-- И как я могла так легко попасться на удочку?
   На  редкость нелепое письмо, если вдуматься. Но тогда у меня
не появилось и тени сомнения.
   -- Ну, конечно, -- машинально согласилась Вера.
   -- Мы обычно склонны принимать  все  за  чистую  монету,  --
продолжала Эмили Брент.
   Вера глубоко вздохнула.
   --  А  вы и правда верите... в то, что сказали за завтраком?
-- спросила она.
   -- Выражайтесь точнее, милочка. Что вы имеете в виду?
   -- Вы и впрямь думаете, что Роджерс и его жена отправили  на
тот свет эту старушку? -- прошептала она.
   -- Я лично в этом уверена, -- сказала мисс Брент. -- А вы?
   -- Не знаю, что и думать.
   --  Да  нет,  сомнений  тут  быть  не может, -- сказала мисс
Брент. -- Помните, она сразу  упала  в  обморок,  а  он  уронил
поднос  с  кофе.  Да  и  негодовал  он  как-то  наигранно. Я не
сомневаюсь, что они убили эту мисс Брейди.
   -- Мне казалось, миссис Роджерс боится собственной тени,  --
сказала  Вера.  --  В  жизни  не  встречала более перепуганного
существа. Видно, ее мучила совесть.
   Мисс Брент пробормотала:
   -- У меня в детской висела табличка с изречением: "ИСПЫТАЕТЕ
НАКАЗАНИЕ ЗА ГРЕХ ВАШ", здесь именно тот случай.
   -- Но, мисс Брент, как же тогда... -- вскинулась Вера.
   -- Что тогда, милочка?
   -- Как же остальные? Остальные обвинения.
   -- Я вас не понимаю.
   --  Все  остальные  обвинения  --   ведь   они...   они   же
несправедливые?   Но   если   Роджерсов  обвиняют  справедливо,
значит... -- она запнулась, мысли ее метались.
   Чело  мисс  Брент,  собравшееся  в   недоумении   складками,
прояснилось.
   --   Понимаю...  --  сказала  она.  --  Но  мистер  Ломбард,
например, сам признался, что обрек на смерть двадцать человек.
   -- Да это же туземцы, -- сказала Вера.
   -- Черные и  белые,  наши  братья  равно,  --  наставительно
сказала мисс Брент.
   "Наши  черные братья, наши братья во Христе, -- думала Вера.
--  Господи,  да  я  сейчас  расхохочусь.  У  меня   начинается
истерика. Я сама не своя..."
   А Эмили Брент задумчиво продолжала:
   --  Конечно,  некоторые обвинения смехотворны и притянуты за
уши. Например, в случае с судьей --  он  только  выполнял  свой
долг  перед обществом, и в случае с отставным полицейским. Ну и
в моем случае, -- продолжала она после  небольшой  заминки.  --
Конечно, я не могла сказать об этом вчера. Говорить на подобные
темы при мужчинах неприлично.
   -- На какие темы? -- спросила Вера.
   Мисс Брент безмятежно продолжала:
   --  Беатриса  Тейлор поступила ко мне в услужение. Я слишком
поздно  обнаружила,  что  она  собой  представляет.   Я   очень
обманулась  в  ней.  Чистоплотная,  трудолюбивая, услужливая --
поначалу она мне понравилась. Я была ею довольна. Но она просто
ловко  притворялась.  На  самом  деле  это   была   распущенная
девчонка,  без  стыда и совести. Увы, я далеко не сразу поняла,
когда она... что называется, попалась. -- Эмили Брент  сморщила
острый  носик. -- Меня это потрясло. Родители, порядочные люди,
растили ее  в  строгости.  К  счастью,  они  тоже  не  пожелали
потворствовать ей.
   --  И  что  с  ней сталось? -- Вера смотрела во все глаза на
мисс Брент.
   -- Разумеется, я не захотела держать  ее  дальше  под  своей
крышей. Никто не может сказать, что я потворствую разврату.
   -- И что же с ней сталось? -- повторила Вера совсем тихо.
   --  На  ее совести уже был один грех, -- сказала мисс Брент.
-- Но мало этого: когда все от нее отвернулись,  она  совершила
грех еще более тяжкий -- наложила на себя руки.
   --  Покончила  жизнь  самоубийством?  --  в ужасе прошептала
Вера.
   -- Да, она утопилась.
   Вера содрогнулась. Посмотрела на бестрепетный  профиль  мисс
Брент и спросила:
   --  Что вы почувствовали, когда узнали о ее самоубийстве? Не
жалели, что выгнали ее? Не винили себя?
   -- Себя? -- взвилась Эмили Брент. -- Мне решительно не в чем
упрекнуть себя.
   -- А если ее вынудила к этому ваша жестокость?  --  спросила
Вера.
   --  Ее собственное бесстыдство, ее грех, -- вот что подвигло
ее на  самоубийство.  Если  бы  она  вела  себя  как  приличная
девушка, ничего подобного не произошло бы.
   Она  повернулась  к  Вере.  В  глазах  ее  не  было  и следа
раскаяния: они  жестко  смотрели  на  Веру  с  сознанием  своей
правоты.   Эмили   Брент  восседала  на  вершине  Негритянского
острова, закованная в броню собственной добродетели.  Тщедушная
старая  дева больше не казалась Вере смешной. Она показалась ей
страшной.
   Доктор Армстронг вышел из столовой на  площадку.  Справа  от
него  сидел  в  кресле  судья -- он безмятежно смотрел на море.
Слева расположились Блор и Ломбард -- они молча  курили  Как  и
прежде,  доктор  заколебался. Окинул оценивающим взглядом судью
Уоргрейва Ему нужно было с кем-нибудь посоветоваться. Он высоко
ценил острую логику судьи, и все  же  его  обуревали  сомнения.
Конечно,  мистер Уоргрейв человек умный, но он уже стар В такой
переделке скорее нужен человек действия И он сделал выбор.
   -- Ломбард, можно вас на минутку?
   Филипп вскочил.
   -- Конечно.
   Они спустились на берег.
   Когда они отошли подальше, Армстронг сказал:
   -- Мне нужна ваша консультация.
   Ломбард вскинул брови.
   -- Но я ничего не смыслю в медицине.
   -- Вы меня неправильно поняли, я хочу посоветоваться о нашем
положении.
   -- Это другое дело.
   -- Скажите откровенно, что вы  обо  всем  этом  думаете?  --
спросил Армстронг.
   Ломбард с минуту подумал.
   -- Тут есть над чем поломать голову, -- сказал он.
   --  Как  вы  объясните  смерть миссис Роджерс? Вы согласны с
Блором?
   Филипп выпустил в воздух кольцо дыма.
   -- Я вполне мог бы с ним согласиться, -- сказал он, --  если
бы этот случай можно было рассматривать отдельно.
   --   Вот   именно,  --  облегченно  вздохнул  Армстронг:  он
убедился, что Филипп Ломбард далеко не глуп.
   А Филипп продолжал:
   -- То есть если  исходить  из  того,  что  мистер  и  миссис
Роджерс  в  свое  время безнаказанно совершили убийство и вышли
сухими из воды. Они вполне могли так поступить. Что именно  они
сделали, как вы думаете? Отравили старушку?
   -- Наверное, все было гораздо проще, -- сказал Армстронг. --
Я спросил сегодня утром Роджерса, чем болела мисс Брейди. Ответ
пролил  свет на многое. Не буду входить в медицинские тонкости,
скажу  только,  что  при   некоторых   сердечных   заболеваниях
применяется  амилнитрит.  Когда  начинается  приступ, разбивают
ампулу и дают больному дышать. Если вовремя  не  дать  больному
лекарство, это может привести к смерти.
   --  Уж  чего  проще,  -- сказал задумчиво Ломбард, -- а это,
должно быть, огромный соблазн.
   Доктор кивнул головой.
   -- Да им и не нужно  ничего  делать  --  ни  ловчить,  чтобы
раздобыть  яд, ни подсыпать его -- словом, им нужно было только
ничего не делать. К тому же Роджерс помчался ночью за  доктором
-- у них были все основания думать, что никто ничего не узнает.
   -- А если и узнает, то не сможет ничего доказать, -- добавил
Филипп Ломбард и помрачнел. -- Да, это многое объясняет.
   -- Простите? -- удивился Армстронг.
   --  Я  хочу  сказать,  это объясняет, почему нас завлекли на
Негритянский  остров.  За  некоторые  преступления   невозможно
привлечь  к  ответственности.  Возьмите,  к  примеру, Роджерсов
Другой пример, старый Уоргрейв: он совершил убийство  строго  в
рамках законности.
   --   И  вы  поверили,  что  он  убил  человека?  --  спросил
Армстронг.
   Ломбард улыбнулся:
   -- Еще бы! Конечно, поверил. Уоргрейв убил Ситона точно  так
же, как если бы он пырнул его ножом! Но он был достаточно умен,
чтобы  сделать  это  с судейского кресла, облачившись в парик и
мантию. Так что его никак  нельзя  привлечь  к  ответственности
обычным путем.
   В   мозгу   Армстронга   молнией   пронеслось:  "Убийство  в
госпитале. Убийство на операционном столе. Безопасно и  надежно
-- надежно, как в банке..."
   А Ломбард продолжал:
   --  Вот  для чего понадобились и мистер Оним, и Негритянский
остров.
   Армстронг глубоко вздохнул.
   -- Теперь мы подходим к сути дела. Зачем нас собрали здесь?
   -- А вы как думайте -- зачем? -- спросил Ломбард.
   -- Возвратимся на минуту к смерти миссис Роджерс, --  сказал
Армстронг.   --   Какие   здесь   могут   быть   предположения?
Предположение первое: ее убил Роджерс -- боялся, что она выдаст
их. Второе: она потеряла голову и сама решила уйти из жизни.
   -- Иначе говоря, покончила жизнь самоубийством?  --  уточнил
Ломбард.
   -- Что вы на это скажете?
   --  Я  согласился  бы с вами, если бы не смерть Марстона, --
ответил Ломбард. -- Два самоубийства за двенадцать часов -- это
чересчур! А если вы  скажете  мне,  что  Антони  Марстон,  этот
молодец,  бестрепетный  и  безмозглый,  покончил  с собой из-за
того, что переехал двух ребятишек, я расхохочусь вам в лицо! Да
и потом,  как  он  мог  достать  яд?  Насколько  мне  известно,
цианистый  калий  не  так  уж  часто носят в жилетных карманах.
Впрочем, об этом лучше судить вам.
   -- Ни один человек в здравом уме не станет держать при  себе
цианистый калий, если только он по роду занятий не имеет дело с
осами, -- сказал Армстронг.
   -- Короче говоря, если он не садовник-любитель или фермер? А
это  занятие  не  для  Марстона.  Да, цианистый калий не так-то
легко объяснить. Или Антони Марстон решил  покончить  с  собой,
прежде  чем приехал сюда, и на этот случай захватил с собой яд,
или...
   -- Или? -- поторопил его Армстронг.
   -- Зачем вам нужно,  чтобы  это  сказал  я,  --  ухмыльнулся
Филипп  Ломбард,  --  если  вы  не хуже меня знаете, что Антони
Марстон был убит.
   -- А миссис Роджерс? -- выпалил доктор Армстронг.
   -- Я мог бы поверить в самоубийство Марстона (не без труда),
если б не миссис Роджерс, -- сказал Ломбард задумчиво. -- И мог
бы поверить в самоубийство миссис Роджерс (без всякого  труда),
если  б  не  Антони  Марстон.  Я  мог  бы поверить, что Роджерс
пожелал устранить свою жену,  если  б  не  необъяснимая  смерть
Антони  Марстона.  Нам  прежде  всего  нужна теория, которая бы
объяснила обе смерти, так стремительно  последовавшие  одна  за
другой.
   --  Я, пожалуй, могу кое-чем вам помочь, -- сказал Армстронг
и передал рассказ  Роджерса  об  исчезновении  двух  фарфоровых
негритят.